"Патологоанатомы КР должны быть так же почитаемы, как и в других странах"

Переступая порог квартиры Заремы Громовой, взгляд невольно останавливается на её фотографии в изящной рамке. Лицо, в котором удивительно сочетаются мягкость и сила, невольно заставляет подумать: с такой внешностью и харизмой она могла бы стать звездой большого кино. Но Зарема Загидовна выбрала иной путь - сложный, требующий мужества и полной отдачи, путь врача, учёного, педагога и новатора. В интервью изданию VB.KG она рассказала о своей жизни, о первых шагах в профессии, о борьбе за каждое нововведение в медицине, о ночах, проведённых в лабораториях, и о радости спасённых жизней. Её имя вписано золотыми буквами в историю медицины Кыргызстана. Она стояла у истоков реформ в патологоанатомии, открывала новые направления в диагностике, боролась за снижение младенческой смертности и внедряла передовые методики, которые изменили систему здравоохранения страны.

-Зарема Загидовна, вы часто говорите, что в своей работе руководствуетесь высказыванием "мёртвые учат живых". Почему именно эта фраза стала для вас главным профессиональным ориентиром?

-Сложно говорить о своей профессии, но смысл этой фразы полностью отражает суть нашей работы. Я патологоанатом - человек, который изучает патологические процессы после смерти, чтобы помочь живым. Это, пожалуй, первая задача патологоанатома. А вторая, самая важная - постановка диагноза пациентам, которые ещё живут и борются с болезнью.

Всё, что в организме растёт не там, где положено, или развивается неправильно, удаляется, исследуется и даёт нам возможность поставить окончательный диагноз. Именно этот "окончательный диагноз", как в произведении Артура Хейли, становится для врачей отправной точкой: он определяет форму, стадию и сроки лечения. Это огромный и крайне важный пласт медицины, без которого невозможно представить современное здравоохранение. Поэтому и говорят: мёртвые учат живых.

Желание стать медиком у меня появилось ещё в детстве, во многом из-за болезни мамы. Она мечтала, чтобы мы с сестрой стали медсёстрами - чтобы лечили, помогали, умели делать уколы. Мы с отличием окончили медучилище, затем поступили в медицинский институт и совмещали учёбу с работой.

Моим наставником стал выдающийся профессор Борис Фёдорович Малышев - человек энциклопедических знаний и высочайшей человечности. Он умел брать на себя ответственность в любых ситуациях, в том числе самых опасных, и никогда не подвергал коллег лишнему риску. Под его влиянием я окончательно вросла в эту профессию. Уже на третьем курсе подошла к нему и попросила научить меня работать с микроскопом. Первой темой я выбрала щитовидную железу и до сих пор считаю её одной из самых удивительных и важнейших органов в организме.

Так я и полюбила свою профессию - через уважение к науке, опыт наставников и осознание того, что наша работа спасает жизни.

-Расскажите, как сложилась ваша карьера после окончания института и какие были первые профессиональные шаги?

Когда я закончила институт, у меня не было никаких сомнений я сразу пошла работать патологоанатомом, сначала в должности морфолога. Почему именно так? Меня пригласила Академия наук. В то время директором Института биохимии и физиологии был Владимир Георгиевич Яковлев, и там открыли секретную лабораторию, где мы занимались экспериментальными работами.

Эти исследования касались обработки крови животных, чтобы сделать её пригодной для переливания на поле боя - тема была действительно уникальной и засекреченной. Я прошла конкурс и собеседование и сразу получила должность младшего научного сотрудника. Это была редкость для выпускника сразу после института.

Мне дали тему для диссертации, и для её изучения направили в Москву. Тема была очень объёмной и необычной: исследование крови, которую ранее практически не переливали в медицинской практике.

Мы проводили опыты по переливанию обработанной крови животным - собакам, кроликам, морским свинкам. В финале наша лаборатория вместе со мной участвовала в экспериментах на обезьянах всего на 29 особях. За эти исследования наша группа получила премию Совета Министров СССР.

Это была невероятно интересная и сложная работа. Мы регулярно встречались с ведущими профессорами и учёными мирового уровня Николаем Краевским, Михаилом Неменовым, Николаем Пермяковым, Владимиром Демиховым, который впервые в мире провёл операцию по пересадке сердца человеку.

Я защищала диссертацию, она длилась шесть часов, было более ста вопросов. Несмотря на сложнейшие испытания, защита прошла успешно. Совет даже рекомендовал мне получить докторскую диссертацию, минуя кандидатскую, но в тот момент законодательство изменилось, и это стало невозможным.

Работая с такими выдающимися учёными, я получила бесценный опыт: участвовала в переливании крови, в пересадках печени. Но со временем у меня появилась потребность не только экспериментировать, но и расширять свои знания в медицине в целом.

-Что побудило вас продолжить работу в патологоанатомии, и как сложился ваш путь на кафедре патанатомии?

- Я всегда хотела помогать людям, поэтому после учёбы пошла работать на кафедру патологоанатомии. Сначала я пришла туда простым врачом, практически без огласки своих научных заслуг. Никто даже не знал, что я кандидат наук.

Мне дали испытательный срок месяц. И уже до его окончания заведующий отделением сказал, что могу приступать к самостоятельной работе. Через ещё месяц меня направили на клиниканоатомическую конференцию с очень сложным случаем.

Мы тогда много работали с шоковыми реакциями. Я хорошо знала эту тему. На конференции был профессор Анатолий Червинский, известный своей высокой компетентностью. Казалось, я совсем молодая, недавно защитившаяся и без большого опыта, а пошла одна представлять сложный случай.

Результат превзошёл все ожидания. Это была очень высокая оценка, и впоследствии он очень хорошо отзывался обо мне, отмечая, что я отлично разбираюсь в общих вопросах и анатомии.

В 1987 году, когда я уже была ассистентом на кафедре патанатомии и занималась преподаванием, меня вызвал министр здравоохранения . Он сказал, что хочет открыть службу детской патологоанатомии, так как в тот момент такого отделения не было, а детская смертность была очень высокой.

Министр предложил мне возглавить эту новую службу, оставив меня на должности ассистента, но сделав заведующей детским патологоанатомическим отделением. Он дал все необходимые условия для работы и поручил поднять эту службу с нуля. Так я и начала открывать отделение детской патанатомии.

- Вы говорите, что детская патанатомия очень сложный и эмоционально тяжёлый раздел медицины. Какие трудности вы встретили на пути и что помогло вам добиться таких значительных успехов в снижении детской смертности?

-Детская патанатомия действительно является одним из самых сложных и одновременно важных разделов медицины. Работа с больными детьми это не только профессиональный вызов, но и огромная эмоциональная нагрузка, потому что дети это наше будущее, и когда болеет ребёнок, страдает вся семья. Часто приходится иметь дело с ситуациями, где рядом здоровая мать, а ребёнок серьёзно болен или даже умирает это очень тяжело.

Трудности были колоссальными. Во-первых, с самого начала моей работы в этой области я столкнулась с тем, что многие неохотно отдавали детей на вскрытие из-за менталитета и культурных особенностей. Это создавало огромные препятствия для изучения и диагностики причин детской смертности. Приходилось работать не только с врачами, но и с семьями, объясняя необходимость этих исследований для спасения будущих детей.

В то время вопросы, связанные с невынашиванием беременности, плацентарной недостаточностью и внутриутробными инфекциями, были очень слабо изучены и плохо диагностировались. Особенно сложно было с внутриутробными инфекциями - герпес, цитомегаловирус и другие вирусы - они вызывали высокую смертность среди новорождённых, и это было страшное испытание для медиков.

Одним из самых значимых достижений стало внедрение прижизненной диагностики внутриутробных инфекций. Я начала ставить диагнозы на основании таких простых, но важных анализов, как мазки из полости рта и носа у матери и ребёнка. Это позволило выявлять инфекции значительно раньше, чем раньше, и предпринимать меры своевременно.

Результаты были впечатляющими: если в начале моей работы смертность от цитомегаловируса достигала 91 ребёнка в год, то благодаря новым методам диагностики и профилактики смертность снизилась до двух детей в год. Это была настоящая победа и огромный вклад в здоровье нашей страны.

Кроме того, я занималась изучением плацентарных патологий, которые в итоге назвала "первым паспортом ребёнка". Плацента отражает состояние беременности и даёт важные сведения о возможных рисках для малыша. Собрав обширные данные, я смогла прогнозировать вероятность возникновения осложнений - таких как задержка внутриутробного развития, маловесность, дистресс-синдром - и, соответственно, предупреждать врачей о необходимости более тщательного наблюдения.

Очень важно было не просто проводить исследования, а активно обучать врачей по всей республике, делиться знаниями, консультировать коллег, помогать им правильно интерпретировать результаты. Я много ездила, проводила семинары и практические занятия, потому что верила только объединёнными усилиями мы можем снизить детскую смертность и улучшить здоровье будущих поколений.

Несмотря на приглашения остаться работать в разных учреждениях и городах, я всегда говорила, что не могу предать свою родину. Для меня было принципиально продолжать работать и развиваться именно здесь, где мои знания и опыт могли принести реальную пользу.

Даже сейчас, несмотря на возраст и состояние здоровья, я продолжаю заниматься этой важной работой, потому что считаю, что передавать опыт и бороться за здоровье детей - мой долг и призвание.

- Как вы считаете, какой из ваших прорывов в медицине оказал наибольшее влияние на здоровье женщин в республике?

Далее я занялась патологией щитовидной железы. Следующим, огромным этапом, настоящим прорывом стала тема невынашивания беременности. Здесь я буквально "погрузилась с головой", потому что количество случаев невынашивания беременности и женщин, сталкивающихся с этой проблемой, у нас чрезвычайно велико. К этому прибавляется и большое число нарушений менструального цикла. Я начала глубоко изучать этот вопрос и, можно сказать, сейчас живу им. Любой пересмотр, любой случай невынашивания - сразу: "Пожалуйста, Зарема Загидовна, посмотрите причины".

Я пришла к выводу, что существует несколько основных причин невынашивания беременности. Более того, я не только ставила диагноз, но и давала рекомендации. Это стало возможным благодаря тому, что я прошла специализацию в Ленинградском патолого-анатомическом детском бюро, где работал профессор с мировым именем. Я училась у него и взяла его алгоритмы в качестве образца. Он всегда давал рекомендации, и я переняла этот подход.

Я даю врачам именно те рекомендации, которые необходимы. Результат оказался впечатляющим - количество случаев сократилось катастрофически, и это была настоящая победа.

К сожалению, здоровье не позволяет мне выполнять весь объём работы. Поэтому я сотрудничаю с врачами, которые учились у меня, которым я доверяю и которые действительно болеют душой за женщин. Сейчас я сама не могу обеспечить просмотр всех случаев, но благодаря моим наработкам у врачей появился своего рода карт-бланш - они получили чёткие алгоритмы действий.

Работа в этом направлении продолжается и по сей день. Позднее я занялась опухолевыми процессами. В нашей республике долгое время не было иммуногистохимии, а ведь без неё невозможно поставить ряд точных диагнозов. В моём частном центре мы начали внедрение этого метода. Однако высокая стоимость антител стала серьёзным препятствием, и многие пациенты просто не могли себе это позволить.

Первым, что мы внедрили, была иммуногистохимия для диагностики рака молочной железы. Мы успешно работали, но когда закончились деньги и антитела, процесс пришлось приостановить. К счастью, впоследствии инициативу подхватили государственные учреждения, подключился онкоцентр, а также крупные частные лаборатории с достаточным финансированием, и теперь эта работа продолжается.

Таким образом, в моей практике было немало путей, которыми я старалась обогащать и развивать республиканскую медицину. Я работала, как могла, и продолжаю трудиться.

За время моей деятельности было опубликовано около 5 монографий, защищено 7 диссертаций, а общее количество печатных работ превысило 150. Поэтому я считаю, что прожила жизнь не зря.

- Какие советы вы дали бы молодым девушкам, которые мечтают о научной карьере?

Если студент или студентка учились плохо, не приобрели базовых знаний, они не смогут ничего дать ни науке, ни пациентам. Наукой могут заниматься только те, у кого есть прочный фундамент знаний.

Если человек изучает медицину серьёзно, готов всегда ставить себя на место больного, его матери, жены, ребёнка. У нас будет только прогресс. Тогда и наука будет развиваться. Но, к сожалению, сегодня можно купить диплом. Вы это прекрасно знаете. Однако настоящий врач никогда себе такого не позволит.

Я всегда говорила студентам: вы должны быть, во-первых, научным работником, во-вторых профессиональным медиком, и в обоих случаях человеком.

Что такое патанатомия? Это сплошные жалобы. Умер больной, умер ребёнок - куда идут родственники? К врачам, обвиняя их. С точки зрения родителей - виноваты медики. И я всегда повторяла студентам: если вы возьмёте руку умирающего, погладите её, будете рядом до самого конца, жалоб не будет. Потому что врач должен быть с пациентом не только физически, но и душевно. Если этого нет - он плохой врач. Таким людям нужно снимать халат и уходить из профессии.

В науке нельзя "взять с неба" и написать. Нужно изучить материал, провести анализ. Только так можно наработать настоящий научный потенциал.

Мне страшно думать, кто будет лечить людей, когда мы уйдём. Даже элементарных вещей многие не знают. На экзамене я спрашиваю студентку шестого курса: "Где расположены почки?" Она отвечает: "В брюшной полости".

Я не хочу никого обвинять, но многое зависит от самого человека. И, конечно, многое от преподавателей.

Иногда преподаватель просто ставит микроскоп, раздаёт препараты и уходит пить чай. Таких, к сожалению, много. Но если ты не сблизился со студентом, не объяснил то, что он не понял, - ты не преподаватель.

Ещё раз повторю: преподаватели бывают разные. И от того, каким будет преподаватель, напрямую зависит, каким станет врач его студент.

- Какой вы видите идеальную патологоанатомическую службу в Кыргызстане через 10-20 лет?

Знаете, я считаю, что патологоанатомическая служба должна быть такой, чтобы не только врачи хотели проводить вскрытия, но и сами родственники. Они должны знать причину смерти. Они должны просить врача провести вскрытие и объяснить, почему умер их близкий родственник, а также что можно сделать, чтобы подобное не повторилось. Диагноз должен быть окончательным, обоснованным и точным.

К сожалению, в нашей республике этому мешают несколько факторов: менталитет, отсутствие современного оборудования, нехватка специалистов, отсутствие специализации в центральных городах и, конечно, финансирование.

Патологоанатом - это локомотив медицины. Когда я проходила специализацию в Москве по ПЦР-диагностике, я пришла в лабораторию познакомиться, представилась, и заведующий лабораторией, профессор, спросил: "Вы патологоанатом?" и выразил своё почтение.

Почему у нас нет такого уважения к патологоанатомам? Думаю, это частично наша вина - мы не достигли достаточно высокого уровня работы. Там, в Москве, патологоанатом - ведущий специалист, который проводит все вскрытия, участвует в обсуждениях, имеет очень высокий статус. Нам до этого ещё очень далеко.

Это отражает отношение властей к этой профессии.

В России каждые полгода специалисты обязаны проходить специализацию. Нужно сделать так, чтобы патологоанатомы у нас были также почитаемы и поддерживаемы, как в других странах.

- Как вы думаете, какие качества и подходы преподавателя особенно важны, чтобы вызвать у студентов настоящую любовь и интерес к патологоанатомии?

Вы знаете, не хочу себя хвалить, но очень многое зависит от преподавателя, который либо привьёт любовь к патанатомии, либо, наоборот, отбивает интерес к ней.

Понимаете? Учебный процесс здесь очень важен. Не хочу хвалиться, но это подтвердят все мои студенты: с каждого моего курса кто-то стал патологоанатомом.

У нас были трёхчасовые занятия без перерывов, нам не хватало времени даже на отдых.

От преподавателя очень многое зависит. Хочу сказать, что патанатомия - самый сложный, но одновременно самый интересный предмет.

Представьте: врач на вскрытии должен за полчаса поставить окончательный диагноз, несмотря на то, что больной мог месяцами проходить обследования, сдавать анализы. Патанатом обязан объявить диагноз врачам и объяснить родственникам. Для этого нужно обладать глубокими знаниями и опытом. Без этого профессионализма сложно претендовать на такую ответственную работу.

- Есть ли реформы, которые вы хотели бы реализовать, но не успели или не получилось?

Я бы очень хотела, чтобы патологоанатомическая служба была такой, какой она и должна быть - чтобы там были отделения для взрослых и детей, чтобы регулярно проводились конференции и круглые столы, чтобы была постоянная учёба и обмен опытом. Ведь учиться можно даже имея большой стаж работы. Иногда молодые специалисты могут увидеть то, что может упустить человек с опытом. Вот этого взаимного обмена у нас пока нет.

Сейчас в патанатомии, как и во многих других сферах, возникла какая-то конкуренция. Люди боятся делиться знаниями, чтобы случайно не "передать" конкурентам свои наработки. Это неправильно. Например, у меня была ситуация, когда одна коллега без моего ведома скопировала мои алгоритмы работы и теперь пользуется ими, не изучив их глубоко и не проявив должной добросовестности. К счастью, она уже уехала, но это, по сути, преступление против профессиональной этики.

Нас не приглашают на съезды, у нас нет профессионального общества. Какая тут может быть реформа? Нет ни круглых столов, ни регулярных встреч, ни школы патологоанатомов, как это принято, например, в Москве - там ежегодно проходят круглые столы, а раз в месяц собирается профессиональное сообщество.

У нас этого всего нет. Мы недорабатываем, и поэтому говорить о серьёзной реформе пока рано.